Порабощенные сердца - Страница 68

— Продолжай, — прорычал он медленно с вызывающей ухмылкой. — Если уж начал, то заканчивай.

Мужчина покачал головой.

— Я предпочел бы извиниться. Мне не надо было об этом говорить. Я не хотел затронуть твою честь, Маурик, лишь хотел открыть тебе глаза. Давай прекратим этот разговор.

В ответ Маурик решительно кивнул и небрежно коснулся рукоятки своего меча.

— Я предпочитаю поверить твоему слову и репутации, Ллевен, и думаю, что произнесенное тобой на устах и у других.

На округлом лице воина появилось облегчение. Все знали о его пристрастии к слухам и сплетням — здесь он был хуже женщины. Но это качество иногда приносило пользу. Мало что из происходящего в крепости ускользало от его внимания. Поэтому, если он говорил, к нему обычно прислушивались.

Маурик недобро улыбнулся.

— И я полагаю, что ты говоришь как друг. За моей спиной шепчутся те, у кого не хватает смелости сказать правду мне в лицо.

Ллевен торопливо кивнул.

— Они распространяют непристойные шутки, — сказал он. — Говорят, что твоя родственница предпочитает римское копье и что владелец этого копья с удовольствием исполняет свой долг, потому что, делая это, он метит в тебя. В конце концов, именно ты надел рабский ошейник на его гордую шею. К тому же, что бы ни говорили об этом темнокожем ублюдке, он придерживается кодекса воинской чести и выбирает самого сильного противника. Он знает, что именно ты, а не Церрикс, завоевал уважение воинов племени. Поэтому именно в тебе этот офицер римской армии видит самого опасного врага.

Он приостановился, чтобы дать утихнуть хору разгоряченных возгласов, поддержавших его слова.

Довольный этой льстивой речью и выраженной его товарищами поддержкой, Маурик, сделав очередной глоток, почувствовал облегчение после той горечи, которую вызвала у него первая часть речи Ллевена. Он кивком позволил ему продолжать, уверенный, что больше не услышит неприятного.

Но он ошибся. Следующий глоток встал поперек горла.

— Но, что касается тебя, Маурик, то ты, кажется, не желаешь ничего предпринимать в ответ на действия этого римского центуриона. Он же делает все через нее — или скорее в нее… — Ллевен остановился, довольный удачно найденным оборотом. Увидев, однако, что прочие не разделяют его веселья, вернулся к первоначальному мрачному тону. — Всякий раз, вонзая свое острие, он ранит тебя. С каждым выпадом твое мужское "я" умаляется, а его — возвышается, твоя честь ущемляется, его — утверждается. Но он выставляет на посмешище не только твои честь и престиж, но и наши.

— Ллевен прав, — раздался сердитый голос. — Этот римский раб делает из нас дураков, и это сходит ему с рук! Сначала ему разрешили разгуливать на свободе. А теперь он осмелился спать с одной из наших женщин. Чем же это кончится?

— И кто это прекратит? — Ллевен посмотрел на Маурика. — Многие считают, что это должен сделать ты. Они даже говорят, что тебе пора действовать, и не понимают, почему ты этого не делаешь. Это больше всего затрагивает тебя.

— И что же эти трусливые разносчики слухов и сплетен хотят от моего брата? — Гневный голос Балора раздался из темного угла — его любимого места. — Этот темнокожий ублюдок пользуется абсолютной поддержкой Церрикса с благословения Совета!

Ллевен пожал плечами и посмотрел в сторону сидящей в тени фигуры. Он предпочел, не возражая, снисходительно согласиться с Балором.

— Ты прав. В данный момент… вероятно… с ним нельзя ничего сделать. А с ней? — Он снова повернулся к Маурику. — Она твоя родственница и поэтому никакой другой мужчина не несет за нее ответственность. У нее есть собственность. Такая редкость — женщина, владеющая землей — привлечет многих мужчин. К тому же теперь, когда ее живот стал плоским, а ребенок родился мертвым, она достаточно привлекательна и на вид, и на ощупь. Многие удивляются, почему ты по крайней мере не отберешь ее у этого раба для себя.

— Они забывают, какой стыд лежит на ней? — Маурик с отвращением фыркнул и гордо поднял голову. — Довольствоваться объедками врага… Нет!

— Говорят, ты не делаешь этого потому, что не можешь.

Глаза Маурика сузились от ярости, пальцы ухватились за рукоятку ножа.

— Что ты сказал?

— Я не говорю ничего. Другие говорят, что, несмотря на свою трусость, твой брат в некотором отношении был более мужчина, чем ты. В конце концов, он взял себе жену и оплодотворил ее.

У Маурика перехватило дыхание. Ничто из сказанного ранее не вызвало у него такой ярости, как эта заключительная фраза. И все же хватило присутствия духа вспомнить, что это ошибочное представление об отцовстве ребенка предпочтительнее, чем правда. Но почему вообще обсуждают, что Кейр был хотя бы в чем-то более мужчиной? Как мог он допустить это?

— С каких пор воин, доказавший свою храбрость, должен защищаться против подобной болтовни? — Этот вопрос Балора вызвал всего лишь несколько вялых кивков, и Маурик понял, что сомнения посеяны. Далее для этих людей — его братьев по оружию — его мужское достоинство будет оставаться под сомнением, если он не докажет обратного.

— Что делать со своей родственницей, Маурик, решать тебе, — продолжал Ллевин. — Но как брат ее мужа и единственный родственник, ты имеешь на нее права. При наших предках мужчина всегда делил свою жену между родственниками. Возьми то, что принадлежит тебе по древнему праву. По крайней мере, ты докажешь свою дееспособность. А потом можешь отбросить ее и, отказавшись принять объедки наших врагов, продемонстрируешь свою гордость! Кроме того, поставишь этого самонадеянного римлянина на место. Пусть он посмотрит, как ты берешь то, что он считает своим. А если рискнет помешать тебе… Несмотря на обещанную Церриксом защиту или поддержку Совета, у тебя есть все права убить взбунтовавшегося раба.