Порабощенные сердца - Страница 72

— Расскажи мне об этом, — прошептала она.

— О шрамах? — Он наклонил голову и посмотрел, куда она указывает.

— Откуда они у тебя?

Он тихо рассмеялся.

— Откуда? От кончика меча, домина, — меча еврея-мятежника в Иудее.

Она не обратила внимания на знакомое обращение вместо имени, но решила позднее спросить, почему он все еще настойчиво употребляет его.

— А этот? — Она потянулась через его грудь и показала на рваный, неровный шрам, тянувшийся вдоль всего предплечья правой руки.

— Батавское копье… во время небольшой схватки на берегу реки под названием Рейн. — Он показал ей левую руку. — Здесь… — Повернул запястье, чтобы можно было увидеть сначала внешнюю, а затем внутреннюю сторону предплечья. Пара небольших круглых шрамов указывала на место входного и выходного отверстий. — Это стрела роксоланов… в Моэзии.

Как ни странно, в его голосе не слышалось следов гнева или злобы на людей, поднявших оружие против него. Если и были какие-либо эмоции, то только гордость за дела, которые он совершал ради своих Орлов. Она вспомнила подслушанный ею разговор с Дафиддом, в котором он говорил о любви солдата к своей империи. Не мешает ли столь сильная любовь другим чувствам? Но тут же отбросила эту внезапную раздражающую мысль.

— Эти странные имена, которые так легко слетают с твоего языка — Батавия, роксоланы, Моэзия — это названия мест?

Он кивнул.

— Мест или людей. — Потом спокойно улыбнулся и опять положил ее голову к себе на грудь. — Таковы тела у всех римских солдат, тех, которые выжили. Это ходячие карты Империи. По их шрамам можно проследить каждую битву или войну. Никто лучше них не знает цену победы… кроме тех, кого они победили.

Рика села, чтобы взглянуть на него. В его тоне она услышала такое неприкрытое сожаление.

— Ты сомневаешься или сожалеешь об образе жизни, который вел?

Их глаза встретились. В его ответе не было гнева, а только сила и уверенность.

— Солдат не может позволить себе роскошь сомнений. Чтобы выжить, он должен быть дисциплинирован и хладнокровен, крепок не только телом, но сердцем и умом. Если это длится достаточно долго, он уже не может стать другим. — Гален потянулся и мягким интимным жестом отвел волосы с ее лица. Рика положила щеку ему на ладонь, и он продолжил мягко: — Но иногда по ночам, когда подступает усталость, самоконтроль солдата отступает — совсем немного. Приходят воспоминания. Воспоминания о бесконечных милях, пройденных по грязи, снегу и обжигающему зною. Он думает о товарищах, которых потерял, и о жизнях, которые отнял… — Гален остановился и вздохнул. — Но потом самоконтроль возвращается, а вместе с ним дисциплина, которая позволяет ему выжить. Он снова гордится Орлами и своей службой. А для меня все это было еще и домом. Многие говорили, что я слишком честолюбив, что мною движет желание подняться выше обстоятельств моего рождения — незаконного сына солдата вспомогательных частей. Чтобы обрести римское гражданство, я должен был вступить в армию. Но это не единственная причина. Армия — это все, что я знал в жизни… или желал.

— А теперь? — шепнула она.

Гален притянул ее к себе, прижал к груди и нашел ее губы. Голос и вопрос продолжали звучать в его ушах.

Сейчас у него не было ответа, пока еще не было. Судьба толкнула его в объятия этой женщины. Он примет, нет, возьмет и будет удерживать ее столько времени, сколько ему отпущено.

Рика обрадовалась его словам, и он взял ее второй раз. Теперь медленнее, более нежно, но подчеркнув безотлагательность этого акта…

Рика не поняла этого окончательно, но в глубине сознания там, где оставался уголок здравого смысла, ощутила, что слова и чувства временны и недолговечны. У них не было будущего, а только настоящее. Однако сейчас он любил ее и отдавал ей все, что у него было. И сейчас этого было достаточно. Достаточно было знать, что он желает ее так же, как она желала его.

Глава 17

— Ты уверен?

Церрикс понял все сразу. Чтобы лучше видеть закутанную в плащ фигуру стоящего перед ним человека, он откинул волосы со лба. Верность и надежность Инира были вне сомнений, и все же он решил спросить еще раз:

— Ошибки не может быть?

— Нет, мой король. — Осторожно, чтобы не сдвинуть ткань, закрывающую его лицо, воин потряс головой. — Я ждал, сколько можно было. Но если бы я не участвовал в ночном заговоре, то не был бы так уверен. Он слишком далеко зашел и слишком много сказал, чтобы повернуть назад. Он хочет власти над этими людьми, поэтому должен исполнить свои угрозы.

Церрикс понимающе кивнул и выкрикнул короткий приказ. Из соседнего помещения появились два воина охраны.

— Я хочу, чтобы десять воинов у ворот ожидали моих приказаний, скомандовал он сонным стражам.

Они мгновенно исчезли, и Церрикс снова повернулся к закутанному воину, который при появлении посторонних отошел в тень.

— Ты хорошо поработал.

Человек по-кошачьи мягко вышел на свет и кивнул головой. Было видно, что он горд и доволен похвалой, однако его слова прозвучали скромно, почти протестующе.

— Я просто выполнил приказ моего короля и сообщил о действиях того, кто может оказаться врагом спокойствия. В этом нет моей заслуги.

Церрикс задумчиво дернул себя за ус и подумал о правдивости этого заявления. Он забыл о фанатизме, присущем юности, — и только юности. С годами и опытом это проходит. Подобно наточенному лезвию, которое редко используют, со временем притупляется дух человека и темнеет его душа.

— Если бы у меня была хотя бы тысяча воинов столь же верных и преданных, как ты, Инир, мне не нужно было бы искать мира с Римом… — На мгновение король ордовиков позволил себе усомниться в непогрешимости своего решения. Затем вернулся к делу. — Иди… пока твое отсутствие не замечено. У Маурика не должно быть причин для подозрений. Все должно выглядеть так, будто бдительная охрана ворот и неудача помешали ему привести в действие свой план мести этой ночью.