Порабощенные сердца - Страница 89

— О человеке с большим основанием можно судить по его врагам, а не по тем, кого он зовет друзьями. От имени Цезаря Веспасиана, императора Рима, я имею честь приветствовать тебя, Церрикс, Верховный король воинов Молота.

Церрикс на мгновение был удивлен, что к нему обратились на родном языке. Потом вспомнил, что рассказывал ему центурион. По крови этот наместник был не римлянин, а галл.

Довольный тем, что сможет разговаривать с ним без посредников, он охотно улыбнулся в ответ.

— Я не менее польщен знакомством с новым наместником Рима. С тех пор как я впервые услышал твое имя и узнал о твоем плане от того торговца-пикта много месяцев назад, ты заинтересовал меня. Теперь я могу удовлетворить свое любопытство и узнать человека, который, обладая полномочиями начать войну, имея под командой десятки тысяч солдат, предпочел мирный план. Я хочу узнать его мотивы.

— Тогда между нами есть нечто общее, король Церрикс. Ты столь же интересовал меня, и я также думал о тебе. Действительно ли этот король настолько мудр и бескорыстен, чтобы понять — в случае войны у его народа нет будущего? Или у него есть другие мотивы?

— Мой мотив — благополучие моего народа. А какой твой, наместник римского императора?

— Логика. Война — это расточение людских и материальных ресурсов и удовлетворение жажды славы немногих. С другой стороны, мир несет благосостояние, способное обеспечить пищей всю страну. И в этом есть высшее и непреходящее величие.

Церрикс громко рассмеялся и посмотрел на смуглого молчаливого человека, стоящего рядом с Агриколой.

— Ты был прав, мой друг. Он действительно достойный противник. Теперь я отчасти понимаю твою непоколебимую веру в него. Но, кажется, ты говорил, что он не жаждет славы.

Понимая, что в присутствии начальника центурион не будет говорить свободно, он вновь обратился к Агриколе:

— Твое честолюбие, конечно, велико, однако оно несколько умеряется твоей искренностью. Я тебе верю и, что важнее, может быть, буду доверять. Разбивай лагерь, наместник. Ветви перемирия останутся висеть на наших воротах. Ты и центурион, воспользуйтесь сегодня вечером моим гостеприимством, и мы сделаем первые шаги на пути к твоему высшему и непреходящему величию!

К закату был разбит укрепленный лагерь. На дне долины появились шестьдесят палаток.

С деревянной тростью в руках Гален обходил южную границу лагеря под предлогом осмотра укреплений — глубоких канав и валов, обложенных дерном и утыканных острыми кольями.

Отсюда он не мог видеть ее хижины, но тонкая струйка дыма, поднимающаяся над деревьями, говорила о том, что Рика там. Он почему-то был уверен, что она не искала прибежища в крепости, и ощущение ее близости вызывало в нем одновременно чувство покоя и беспомощности.

Два дня назад, перехватив Агриколу и соединившись со своим легионом, он так же легко вернулся к армейской жизни, как надел военную форму. Днем постоянные заботы, обязанности и ответственность, лежащая на человеке его должности, отвлекали от раздумий и воспоминаний. По ночам мысли и картины почти трехмесячной жизни здесь вновь приходили к нему. Иногда он почти чувствовал ее присутствие рядом с собой или слышал знакомый голос. Он говорил себе, что это все лишь жажда удовольствий, однажды испытанных и ныне ушедших. Со временем это пройдет. Он был солдатом, армия была его домом. Но все же…

— Центурион Мавриций.

Звук своего имени вернул Галена к действительности. Он обернулся и увидел приближающегося к нему младшего офицера из ставки Агриколы.

Человек остановился и отдал честь.

— Наместник желает видеть тебя в своей палатке. Следуй, пожалуйста, за мной, господин.

Гален коротким кивком подтвердил, что понял приказ, и прогнал приступ раздражения. Зачем ему сопровождающий? Каждый римский военный лагерь, состоящий из кожаных палаток или построенный из камня и дерева, имел один и тот же вид: четверо ворот, две пересекающихся улицы и штаб в центре — в данном случае палатка Агриколы. Однако чтобы успокоить немного нервничающего адъютанта, он молча последовал за ним.

По земляной дорожке, уже плотно утоптанной сандалиями четырехсот восьмидесяти солдат, они прошли мимо рядов палаток, настолько идеально поставленных, что при всем желании нельзя было найти ни одной выступающей за линию.

Палатка Агриколы отличалась от других только местонахождением. Посланный за Галеном просунул голову внутрь и доложил о прибытии. Потом пригласил Галена войти.

Гален раздвинул кожаные полы, заменяющие дверь и, наклонив голову, вошел внутрь. Он не успел выпрямиться и, следуя правилам, снять шлем, как на него налетел клубок из разноцветной одежды и светлых волос.

— Гален! — Дафидд обхватил его руками и прижался. — Я говорил Рике! Я говорил Рике, что ты вернешься! Я был прав. Я знал, что будет так. Просто был уверен!

— Дафидд. — От нахлынувших чувств у него перехватило горло, и он смог выдавить только имя. Сердце, казалось, перевернулось под пластинами доспехов.

— Гм!

Легкий кашель, раздавшийся из другого конца палатки, вернул его к действительности. Почувствовав, откуда исходит угроза, Гален осторожно освободился из объятий ребенка и поставил его сбоку, слегка позади себя, загородив от взгляда человека, сидевшего за столом в дальнем углу. Он отдал честь, легко стукнув костяшками правого кулака по груди.

— Прошу прощения, наместник.

Хотя Агрикола был известен почти полным отсутствием чувства юмора, на его губах появилась легкая усмешка.